Лучина
Молодой преподаватель Максим Петрович не обращал особого внимания на доску объявлений, потому что поощрений и наград еще не успел заслужить, а к периодическим листкам о смерти ветеранов он был почти равнодушен. Со свойственным молодому организму цинизмом двадцатишестилетний Максим воспринимал этих дедушек в орденах вроде символов, которые, наверное, по ошибке пока не перешли в виртуальное состояние. Однако на этот раз, что-то заставило его вдруг остановиться перед фотографией в черной рамке, с которой пристально смотрел человек с почти геометрическим лицом, угловатости которому добавляли толстые квадратные очки. Перед глазами проплыла чудная и поучительная история, когда их жизненные пути сошлись на короткий период…
Преподавательская деятельность Максима началась с помидоров. Нет, он не в аграрном институте работал. Эта традиционная для советского периода практика свалилась на него, не преподававшего ни дня, когда пришлось руководить студентами, вынужденно спасающими советское сельское хозяйство. Однако здесь, на юге он не знал, как распорядиться полученными в университете знаниями; куда вкладывать всю свою энергию, которая предполагала аудиторный простор…
Здесь простор был другой, степной.
Вот и в этот вечере, когда все студенты уехали на ужин, Максим Петрович остался, оправдываясь необходимостью провести дополнительный учет собранной за день продукции.
Вечер в степи подступал своеобразно. Здесь негде было притаиться клочкам сумерек, поэтому они геометрически правильными эллипсами, вроде вражеской орды накатывали с горизонтальной прямой, захватывая пустоту, поэтому коварство ночи проступало в появившихся светлячках, которые фиксировали пространство, отвлекая от главного вопроса: в чем суть света…
Максим еще раз поправил неровный ряд ящиков и дальше отодвинул поломанные. С утра, небось, пока машины придут, студенты опять будут жечь костры, демонстративно борясь с наступлением холодов. Да, сентябрь был на исходе и даже здесь, в южном степном краю, утром бродила прохлада. В этих утренних кострах также чувствовался скрытый протест студентов против трагикомической ситуации, в которую они попали. Да, ломали и жгли ящики, демонстрируя свое несогласие с этим абсурдом: они, будущие специалисты АСУ за тысячу километров от альма-матер грузят помидоры. «Вскоре вообще не с чем будет работать», – подумал Максим Петрович, трудно привыкая к странной роли преподавателя-бригадира.
Отделив поломанные ящики от большого ряда новых, исправных, Максим направился на белеющую в сумерках дорогу. Он вырос в белорусских болотах, поэтому степная геометрия ассоциировалась у него с советской стандартизацией. Однако сейчас, уставший после напряженного дня Максим наслаждался произвольным, почти автоматическими движениями, держа ориентир на скопление поселковых огоньков.
«Вероятно, уже поужинали», – подумал Максим с удовлетворением – ему нравилась эта диета поневоле. В последнее время он часто пропускал ужин, ссылаясь на то, что он, вероятно, уже годовую норму витаминов употребил, поскольку помидоры сопровождало и его повсюду. Правда, истинная причина столь трогательной заботы о здоровье была несколько в другом. Уж слишком настойчиво студентка Эрика начала его сопровождать его в последнее время. Если подобное поведение на поле хоть как-то можно было объяснить, то на виду у всей группы после ужина подобный контакт все чаще вызывал вопросы. «Девушка, судя по всему, достойная, но…». Что должно было следовать за «но», Максиму никак не удавалось додумать. Все получалось слишком банально, т.е. сводилось к необходимости «крыши над головой», диссертации и т.п.
Размышления Михаила прерывало какое-то чавканье. Вначале он не придал внимания этим звукам, списывая их на животное, попавшее случайно в канал, которые бетонными ежиками сопровождали дорожное покрытие с обеих сторон. Однако вскоре в темноте послышался вполне человеческое хрипение, и Максим увидел барахтающегося мужика. Вытащив его из воды, подставил этому трясущемуся существу ящик и помог выжимать одежду. Все эти действия сопровождались сопением и периодическим покашливанием, что характерно для устоявшихся курильщиков. Только теперь Максим наконец-то узнал в этой бесформенной фигуре, воняющей застойной водой канала, преподавателя из соседнего учебного корпуса. Хотя в профессиональном плане они никак не пересекались в огромном институте, но Максим запомнил его из-за любопытного отчества и фамилии: «Серафимыч? Или Парфеныч»…
«Утопленник» неожиданно сам помог ему, протягивая руку:
– Владимир Касьянович! Из-за отчества, хотя оно у меня настоящее, я привык, что чаще всего меня именуют по фамилии – Лучиной. – Бас был, хоть прокуренный, но довольно внушительный. Тяжелую куртку человек не стал одевать, но и от предложенного Максимом свитера тоже отказался, прохрипев:
– Благодарю, спаситель! Я старой закалки. При хорошем темпе к поселку все выветрится!
Максим понял, что Лучина пока обходит вопрос о своем странном купании, и это все больше интриговало его. Запаха алкоголя не чувствовалось, тем более, что подобное подозрение очень слабо сочеталось с видом классического преподавателя старой гимназии. Кроме того, от студентов доходили слухи о чрезвычайно высокой требовательности Лучины.
Было понятно, что любые расспросы в этой ситуации будут выглядеть явно излишними, поэтому остаток дороги прошагали молча. На первом этапе Максима отвлекали чавкающие сапоги Лучины, но потом он незаметно вернулся к размышлениям об Эрике и был благодарен, что его не отвлекают. Любопытство, связанное с сегодняшним приключением, естественно, осталось, однако его заслонил приближающий юбилей Эрики. Уже не первый вечер – днем было не до этого, – Максим пытался выбрать оптимальный вариант празднования…
У бледнеющей среди акаций сельской гостиницы Лучина, придерживая очки, глухо проронил:
– Я полагаю, что вы понимаете…
– Да, тут все просто! Мы с вами задержались в поле, чтобы разобраться с путаницей в этих бесконечных помидорных рядах, где наши отряды были соседями, – бодро отчеканил Максим.
– Благодарю. – Хорошо вам гуманитариям-болтунам – на все готов ответ, и кончики его усов приподнялись, отдаленно отражая лукавую улыбку.
Через несколько дней бригадир вызвал Максима на улицу, где возле дерева стоял Лучина.
– Вы, вероятно, уже выяснили, что я хронический одиночка, поэтому не очень хочется афишировать наши отношения, которые после того досадного эпизода стали особыми.
– Вроде, договорились…
– Да, нет! Теперь, коль скоро я убедился в твоей порядочности, что по нынешним временам, надо сказать, – редкость, то придется раскрыть все. Извини, что на «ты», но ведь в сыновья годишься. Тем более что своего наследника не имею. А откуда ему взяться, если я по жизни прошел с одной лишь женой – диссертацией?… – Блеск в глазах трансформировался в блики на скулах, пробежался по губам и гусиной дрожью проявился на тонкой шее…
– Дело в том, что в канале я оказался не по чужой воле. Не первый раз эти неучи пытаются запугать меня самым подлым образом. Наверное, слышал о скандале лет 5 назад, когда в темном сквере нечистоты вылили преподавателю политеха на голову. Да, это был я. И это только один из целой серии подобных эпизодов! Как правило, после сессии всегда найдется несколько наглецов, которые таким образом пытаются расквитаться за своей «неуд». Я действительно им спуску не даю – из отчисленных мною можно, вероятно, взвод слепить. В прошлую сессию даже с секретарем парткома не стал на эту тему разговаривать.
Он вздохнул.
– Так хочется, чтобы в стране исчезли все эти «позвоночные»! Чего молчишь? Вероятно, тоже не одобряешь мою принципиальность.
– Да, нет, Касьяныч! Просто, я смотрю шире и считаю, что надо начинать с того, что студенты должны учиться, а не мерзнуть на полях из-за тупости министров.
– Вы, гуманитарии, всегда были болтунами! Извини, буду откровенен – не пытаю я слабости к вашим дисциплинам. Можно ведь и продолжить твою мысль: будущие энергетики не должны философствовать. Ну, да, ладно! В общем, я твой должник, поэтому считай, что у тебя имеется один бонус: в свое время постараюсь выполнить просьбу.
– Вы это о чем?!
– О моем жутком экзамене, которым пугают всех первокурсников. Неужели не слышал?!.
– Да, не возникнет подобная ситуация, потому что я такими делами не занимаюсь. – Максим сначала намеревался обидеться, но потом вдруг со смехом проговорил:
– Пропадет, однако, Ваш бонус!
– Ну-ну, не зарекайся! Молодой еще, однако! Ради тебя я согласен один раз нарушить свои принципы, ведь все-таки получается, что ты спас мне жизнь. Эти гады, подло сзади, мешок накинув предварительно, толкнули меня в этот канал, и я успел воды наглотаться. Края там скользкие, а легкие мои прокуренные, со стажем. В общем, вряд ли сам, без тебя, выбрался бы… Так, что имеешь один исключительный кредит, – он как-то странно улыбнулся в прокуренные усы и растворился в темноте…
Максим Петрович, конечно же, понимал всю ненормальность «помидорного сентября». Тем не менее, периодически среди зимы приходили ностальгические сны, где на бескрайнем степном просторе тянулись до горизонта ровные кровавые ряды. Эта помидорная зебра была изредка разбавлена стройными девичьими силуэтами в футболках и обтягивающих трико. Встретив среди зимы в корпусе кого-либо из студентов, участвовавших в летней битве за урожай, Максим Петрович часто повторял свою любимую шутку – предлагал им выпить томатного соку. Реакция всегда была одинаковой, и эти ностальгические моменты помогали молодому преподавателю готовиться к следующему сезону…
За постоянной суетой как всегда внезапно нарисовалась зимняя сессия с ее заранее известными, но постоянно обновляемыми сюрпризами. Именно поэтому просьба от коллеги показалась сколь неожиданной, столь и дерзкой. Сделав довольно кучерявое вступление, связанное с грубостью этих «технарей» с энергетического факультета, молодой ассистент Игорь предложил Максиму помочь исправить «несправедливую» оценку своему земляку. Он намекнул, что знает о его особых отношениях с Владимиром Касьяновичем Лучиной.
– Ты понимаешь, что этот студент является моим земляком, а в поселке прижилась слава о моем всесилии в нашем политехе. Не разрушай, пожалуйста, моего имиджа!
Когда Максим категорически отказал, ссылаясь на то, что он не местный и, вообще, подобными делами не занимается, то в ход пошла тяжелая артиллерия:
– Да, ты пойми, – он мой родственник, и если твой Лучина поставит ему «неуд», то это будет неизбежное исключение, поскольку при трех двойках, как ты хорошо знаешь, выгоняют без промедления. Мало того, уже через пару недель он окажется в Афганистане. Его мама не переживет этого, ведь он у нее один. Кстати, она уже пережила инфаркт… А тебя уважают на энергетическом факультете, ведь никто, кроме тебя не может похвастаться особыми отношениями с этим монстром. Говорят, что этот твой Лучина в прошлой сессии самого ректора послал…
«Ох, слаб, человек!» – с противной тошнотой думал Максим Петрович, пробираясь сессионными коридорами на энергетический факультет. Он снисходительно посматривал на натыкающихся на него полусонных студентов с бледными лицами. Многие из них мастерили шпаргалки, особо не прячась. Однако по мере приближения к энергетическому факультету ситуация менялась, и все чаще звучало обреченное: «У него со шпорами – бесполезно!»
Когда Максим Петрович зашел на кафедру, то по лицу Лучины сразу же пробежала волнообразная лукаво-горькая улыбка, напомнившая летний сюжет: «Дескать, я же говорил: «не зарекайся!».
– Ну, что ж, обещанное надо выполнять, хотя, честно скажу, делаю это без особой охоты – лучше бы мы с тобой в каком-нибудь кабаке посидели! Хотя и то противно моей душе…
– Однако через полгода вспомнить южные широты…
– Ладно, давай без лишних вступлений! Надеюсь, что твой протеже не из «черного» списка, потому что в этой особой тетради я отмечаю не просто тупых, но тупых наглецов из семей, считающих себя всемогущими.
Однако, заметив перекошенное лицо Максима, Лучина схватился за голову и истошно забасил:
– За что мне все это, Господи?! А ведь им будут доверять АЭС!!
Максим Петрович как преподаватель хорошо понимал цуцванговую ситуацию Владимира Касьяновича и готов был от позора втиснуться в один из трансформаторов, которые стояли под стенами. После раздумий Лучина наконец произнес:
-– Ладно попытаемся сделать так, чтобы, как говорится, и овцы, и волки… Хотя, кто кого представляет в этом положении – большой вопрос! Несмотря на все отвращение к этому ленивому неучу, я позанимаюсь с ним пару дней и постараюсь «вытянуть» на очень символическую тройку.
Максим Петрович спешил на свою кафедру, чтобы сказать коллеге все, что накопилось, ведь давно он не испытывал подобного позора. Однако сияющий Игорь, не дав ему сказать ни слова, обнял: «Все – на высшем уровне! А еще прибеднялся! Я-то хорошо знаю твой потенциал!». Игорь засунул в портфель Максима бутылку коньяка с довольно аляповатой этикеткой:
– Занеси дедушке Лучине – он в следующей сессии нам пригодится!
– Ну, нет! Я только пережил подобие экзамена! Еще одного подобного унижения я не вынесу! – Однако Игорь уже растворился, поэтому Максиму ничего не оставалось, как оперативно ретироваться с этого места, где все свидетельствовало о его человеческих слабостях. «Сам для себя открытие! Я ведь всегда был уверен в непоколебимости своих принципов!», – философски копался в себе, занимаясь самоанализом молодой преподаватель: «Ага! Даже бутылку не вернул! Слаб-слаб человек!!»
Продвигаясь среди стаек счастливых студентов, очевидно сдавших экзамен, Максим продолжал копаться в себе: «Какой экзамен я сдавал сегодня? И сдал ли?» Проходя мимо энергетического корпуса, он особенно резко почувствовал, как бутылка даже в портфеле жжет его тело, и быстро повернул на уже знакомую кафедру.
На этот раз Владимир Касьянович Лучина встретил молодого коллегу более официально и сразу жестко отстранился от бутылки коньяка, от которой так спешил избавиться Максим:
– Мы в расчете и – баста!
Потом ухмыльнулся:
– Хотя, честно говоря, я полагал, что моя жизнь подороже потянет.
Пятясь к дверям, Максим промычал, дабы заполнить удушливое молчаливое пространство:
– Жаль, конечно, что из-за меня вам пришлось нарушить свои принципы…
Усы Лучины вдруг запрыгали, пряча знакомую уже Максиму улыбку:
– Эх ты! А еще философ! Ничего нарушено не было!
Лучина вдруг оказался всей своей неуклюжей геометрией у самого Максима, и его прищуренные глаза сквозь толстенные квадраты очков всосались в мозг:
– Все принципы – при мне! Не так уж долго осталось их хранить, поэтому надобно блюсти, – и, смерив своим геометрическим взглядом растерянного, с блуждающе-непонимающей ухмылкой Максима, прояснил:
– Эти «позвоночные протеже» уже ликуют и не ведают, что я буду вести в весеннем семестре еще один курс, кстати, довольно серьёзный. Справедливость должна восторжествовать: кому положены армейские сапоги, тот их, в аккурат, и получит! В самый раз – к весеннему призыву! Надеюсь, что удастся все-таки спасти человечество от катастрофы. По крайней мере, пока я жив…
…Возле гроба не было обычной суеты – всего десяток застывших фигур старичков совершали таинственный перезвон орденами. Оживление внес только какой-то тип на заметном «Мерседесе», за которым внесли большой, но довольно строгий венок: «Настоящему Учителю, который избавил от вредных иллюзий».
Олигарх уехал, остались все свои. Только выделялся из этого круга молодой человек, который пристально вглядывался в еще более четко выраженную геометрию лица покойника. Кандидат философских наук Максим Петрович Бровченко еще долго стоял у гроба ветерана чужой кафедры Владимира Касьяновича Лучины, с которым он вел очень важный мысленный диалог и никак не мог его закончить. Он, вероятно, хотел спросить о будущей, но довольно скорой аварии на Чернобыльской АЭС…
Шел март 1986-го года…