Мария КОРЯКИНА
1920 – 2011
Мария Семёновна Корякина (Астафьева) — жена писателя Виктора Астафьева. Родилась в 1920 году в Чусовом Пермской области. Училась в Лысьвенском механико-металлургическом техникуме. Работала на Чусовском металлургическом заводе. В войну окончила курсы медсестёр и в 1943 году добровольцем ушла на фронт. После Победы с мужем, В. П. Астафьевым, вернулась на родину. Первый рассказ «Трудное счастье» напечатала в пермской газете «Звезда» в 1965 году. В 1994 году, уже в Красноярске, написала книгу «Знаки жизни». В 1990-е годы о её прозе много писал В. Курбатов. Автор книг: «Анфиса» (Москва, 1974), «Отец» (Пермь, 1968), «Шум далёких поездов» (Красноярск, 1984), «Липа вековая» (Москва, 1987), «Земная память и печаль» (Красноярск, 1996) и др.
Я НА ЛОДОЧКЕ СИДЕЛА
Погода стояла тёплая, красивая, ничем не напоминая о приближающейся осени, зато близился мой День Ангела.
Утром осторожно разбудила меня мама, терпеливо подождала, когда я выберусь из уютной большой постели, осторожно прикрыла разоспавшуюся ребятню и стала легонько подталкивать меня в спину к двери из чулана, где мы спали. И когда пошли в дом, она обняла меня ласково, по голове погладила и указала на место с краю стола. Сама присела с другого краю, откинула крышку кованого сундука, заменявшего лавку, взяла сверху лежавшее красивенькое платье. Протянула его мне и сказала:
— С праздником тебя, дитя! С Днём Ангела! Ты у нас теперь тоже большая. Скоро в школу пойдёшь. А сегодня — умывайся, наряжайся, обувайся и в церковь ступай, к причастию.
Я чуть не вскрикнула от радости, увидев красивое платьице, белое, в сиреневую полоску. Но когда услышала про церковь, насупилась и на подарок старалась не смотреть.
— Давай умывайся и наряжайся,— почувствовав моё сопротивление, мама снова погладила меня по голове.— В другое время я вас не принуждаю молиться или в церковь ходить — воля ваша, хоть и не очень это ладно. А сегодня надо. С сегодняшнего дня жизнь твоя помаленьку, постепенно пойдёт уже самостоятельно, вот в школу пойдёшь. Не убудет ведь тебя, если в церковь сходишь. А после играй весь день, сегодня твой праздник. Давай, дитя, пошевеливайся, переодевайся и иди с Богом.
Платье было мне в самую пору: юбочка в складочку, рукавчики фонариком, воротничок круглый, вместо застёжки сиреневые узенькие ленточки, и мама завязала их бантиком. Всё на мне новенькое: рубашка, штанишки, отороченные шитьём, носки под цвет полосок и ботиночки с пуговками.
Посмотрела я на себя в зеркало и глазам своим не поверила. Стою перед мамой и не то чтобы сесть или пройтись — даже повернуться не решаюсь…
В церкви, у входа, на одну денежку я попросила дедушку, который свечки продавал, дать мне и ловко прошла к окну, поставила. Послушав песнопение, начала рассматривать свои ботиночки, считать-пересчитывать, сколько пуговок, блестящих и одинаково кругленьких, переступила, озираясь по сторонам, и стала глядеть на иконы в красивых окладах, затем опять полюбовалась своими ботиночками, переступала с ноги на ногу и слышала, как они поскрипывают... Легонько сжимала ленточку — мама мне напоследок сказала, что она может сгодиться и вместо пояска, если захочешь... Я и решила: буду носить новое платье то с пояском, то просто так — и так, и этак красиво, складочки разглаживала. Мне нестерпимо хотелось покружиться, но тут уж я сдержала себя изо всех сил...
На другой день было воскресенье, и мама отпустила нас играть. Пояснила при этом, что вчера все хорошо поработали, весь лук убрали, и теперь он подсыхает под навесом. Мария в церковь сходила — это тоже хорошо. А сегодня гуляйте — играйте, день красивый, тёплый... Мы незаметно прихватили с собой наволочку, которая покрепче, и отправились на реку, купаться. Мама разрешила мне и в воскресенье поносить платье, согласилась она не сразу, но, подумав, сказала, что лето скоро кончится — поноси, порадуйся...
Река весело сверкает чистою водой. Орава наша, как по команде, быстрёхонько скидала с себя одежонку — и в воду с визгом и смехом. А я всё никак не решалась снять с себя новое платье, про себя размышляла: вдруг кто-нибудь из прохожих прихватит его... или… И тут увидела неподалёку опрокинутую вверх дном лодку, отливавшую на солнце лаковой чернотой. Такая она красивая, неподвижная, нагретая солнцем, похожая на древнее замершее животное. И я, далее не раздумывая, приблизилась к ней, погладила и, расправив платье веером, села, поуспокоилась и стала наблюдать за ребятами.
Меня уж не раз звали резвившиеся в воде ребятишки, уговаривали лезть в воду и тоже купаться. Я поначалу согласно кивала головой, потом попыталась подняться, да не тут-то было! Лодка была просмолённая и обсыхала на берегу. А я об этом вовсе и не подумала, что надо бы ладошкой опереться, погладить, а прямо с ходу на неё и уселась, да ещё и платье веером расправила...
Когда осторожно, одним для начала боком, боясь порвать, я попыталась отлепить подол от воронёно-чёрного днища лодки, то и похолодела от ужаса. Посидела и снова попробовала. Но теперь при каждой попытке оторвать платье от лодки я слышала тихий треск рвущейся материи...
На ребячий зов пойти купаться я всё ещё отговаривалась, придумывая, как же мне быть. Напоследок попросила, чтобы они не забыли оставить мне мокрую наволочку. Мол, когда придёт Лизка, мы с нею и накупаемся вволю, понаслаждаемся...
Я же знала, что Лизка вовсе и не придёт, с испугом и обидой пережидала, когда, наконец-то, развесёлая компания уйдёт. Когда они кинули мне в протянутые руки плохо отжатую наволочку, я с облегчением и надеждой маленько успокоилась. Дождалась, когда купальщики поднялись на зеленеющий берег и помахали мне, наказывая, чтобы долго не задерживалась и тоже шла бы домой.
Если бы кто знал-ведал, во что может превратиться моё нарядное платье! Представить это было невозможно. Вся надежда была на наволочку. Я плакала, ругала себя, как только можно, и не успевала вытирать слёзы... Отчаянию моему не было предела...
Тогда я сняла всё-таки платье с себя и начала уже с треском отрывать его от прикипевшей смолы. Устала, горюя от бесполезной работы. Отделив платье от днища лодки, принялась пристраивать наволочку вместо фартука, всё туже стягивая поясок-ленту. Надела платье задом наперёд, подтыкав под него наволочку. Получилось смешно, и красоты платья как бы уж и не угадывалось, пообщипала себя напоследок, взглянула на пёстрое место на днище лодки и, не оглядываясь, впробеги, поспешила на берег...
Что и как было дома, не хочу вспоминать. Я ведь и нарадоваться-то такому красивенькому платью не успела...